Все в свое время [СИ] - Михаил Высоцкий

Их никто не показывал специально. Дом Бога — не цирковой балаган. Люда не приходили за развлечениями, но весь храм был пропитан силой чудес. Или черной магии. Именно так называли это некоторые особо рьяные христианские священники — Менора была бесовским огнем, на жертвенниках тайком приносились в жертву крещеные дети, их кровь пили во время черных месс, а первосвященник — лич, бессмертный-мертвый адепт темных сил, сила которого идет от черного алтаря с якобы Ковчегом Завета, а на самом деле логовом дьявола-змия. Официальная позиция Папского Престола была более умеренной — сейчас они старались молча не замечать чудеса Храма, хотя сразу после Войны Апокалипсиса не раз звучали призывы стереть с лица земли осквернивших святую землю язычников. Тяжело не замечать то, что есть. В Храм приходили больные и немощные — одно слово священника, и исцелялись любые раны. Сюда приходили голодные — одно слово священника, и являлись любые деликатесы. Сюда приходили страждущие — и находили то, что терзало их души. Даже те, кто умер, могли здесь вернуться в жизни, но священники пользовались этим очень редко. Если Господь призвал к себе, значит земное время человека пришло, и не дело перечить высшей воле. Тем более, Шехина, Слава Божия, опустилась лишь на сам Храм, лишь внутри можно было поддерживать божественное существование, но дом для Господа не может быть домом для людей. Даже короли Иудейские жили в своем дворце, и в святилище они имели столько же прав, сколько и остальные иудеи. Вся их власть заканчивалась в Притворе, как и все, что имеет отношение к человеку, а дальше начинался божественный мир.

Причем чудеса не были тайными. Они не происходили в закрытых комнатах, за тяжелыми занавесами, сокрыто от людских глаз, в большие праздники и по заранее известному торжественному сценарию. Прямо на глазах Эдварда в святилище ввели человека — его нога была сломана, грубая повязка густо пропитана кровью, он тяжело дышал и едва держался в сознании. Одно слово священника-коэна, и кости сами стали на свое место, глубокая рана покрылась здоровой кожей, и человек едва ли не выбегал вприпрыжку. Это было не чудо на показ, это была часть обыденной жизни Храма.

Настало время покидать Храм. Молодым британцам показали немало, еще больше осталось скрытым от их глаз. Чужая вера, чужой обряд, чужая жизнь — кого-то это впечатлило и заставило задуматься о том, что есть вера христова и откуда идет ее исток. Кто-то остался равнодушным, предвкушая, как после "этого занудства" оттянется по полной, вкусив сладкий плод свободной жизни без вечного контроля опостылевших взрослых. Джордж Уильям Дуглас и Елизавета Дуглас, дети известного своими ортодоксальными взглядами лорда Якова Дугласа, губернатора всей Новой Шотландии, все время экскурсии едва сдерживали свое отвращение, и теперь, наконец, высказали все, что думают. "Когда-нибудь и здесь, на руинах, будет сила Христа" — это было самым мягким из их выражений, и иначе как "проклятыми дьяволопоклонниками, чтоб им вечно гореть в адском пламени" местных служителей они не называли. Что касается Эдварда, он не был столь категоричен — Храм его впечатлил, в хорошем смысле этого слова. Это был достойный дом, который люди построили для своего бога, даже если их вера ложная. Ни одна голограмма не могла передать того чувства, которое испытывал человек в этих стенах, чувства, близкого к религиозному экстазу, но все же… Если иудеи хотели этой экскурсией приобщить еще кого-то к своей религии, они просчитались. Пусть мощь веры не так красива. Она не может напрямую исцелять и творить из воздуха манну небесную. Но она двигает аэролеты, она дает свет, она дала Британии власть над миром, и то, что на палестинском берегу остался еще не покоренный ею островок, скорее ошибка природы. Будущее за Британией. Когда-нибудь весь мир станет под британскую корону, покорятся желтолицые, забудут свою веру иудеи, и славный девиз "За Иисуса и короля!" улетит в космос покорять иные миры…

Свободное время Эдвард вместе с Джозефом Гордоном и его сестрой Катрин начали в небольшой и уютной корчме. Попробовали местные блюда, оценили кухню, пообщались, обменялись впечатлениями. Потом к ним присоединились Эдвард Скотт и Арчибальд Поллок с Анной Бэлфор. И уже вшестером они весело провели оставшееся время, запасаясь свежими впечатлениями и зарядом солнечной бодрости перед долгим и унылым учебным годом в самых элитных школах Шотландии…

Год Трех Отважных Духов, середина лета

Тот день ничем не отличался от остальных. На небе были все те же самые тучи, такой же щедрый стол, мечта любого гурмана — пучок жесткой травы, волчьи потроха и березовый сок. Нубил уже несколько дней как пришел в себя, вызванная Али-травой лихорадка постепенно отступала, но силы афганца возвращались очень медленно. Он уже мог садиться, но еще не мог встать — приходилось несчастному рабу терпеть, что не он, а его хозяин оказывает заботу. Эдвард был уже не тем наивным британским офицером, как в первые дни — он несколько раз выходил за городские стены, недалеко, по известным маршрутам, но все же. Он даже сам попробовал Али-траву — крошечный кусочек, с разрешения Нита, просто чтоб на себе почувствовать, что пришлось испытать Нубилу. Почувствовал. В полной мере. Легкость, окрыление, когда любая работа вызывала радость, хотелось одеть крылья, и улететь куда-то за облака. Разбитость, тоска, ноющая боль в каждом мышце, состояние, когда кажется, что все беды мира обрушились на твою голову. И от этой боли не уйти, не забыться — ее можно только вытерпеть. А ведь доза была в сто раз меньшая, что пришлось принять Нубилу — не удивительно, что раб так долго не мог отойти. Нета вчера вытребовала очередную сказку, на этот раз как рыцарь и дева-воин с помощью скипетра власти проникли в подземный склеп кодуна-лича, где тот как раз приносил в жертву сто прекрасных дев, и пока дева-воин сражалась с мертвецом, рыцарь нашел и разбил сферу, в которой была заперта вся его сила.

Нит несколько дней как вернулся с охоты, и сегодня должен был принять участие в Большом Совете — сходке самых авторитетных охотников. Как таковой, верховной власти у Верных Псов не было, распорядок их жизни был настолько четко регламентирован обычаем, что каждый и так знал, что ему делать. Даже распределением обязанностей никто не руководил — если у кого-то получалось хорошо работать с металлом, он помогал кузнецу, пока сам не становился кузнецом, хорошо строить — строил. Что и где — тоже никто не решал. Все устройство города напоминало огромный улей с сотами, пчела не знает, что такое правильный шестиугольник, у нее нет рабочего плана и распорядка дня. Можно было заранее сказать — тут будет жилой дом, тут — мастерские, тут — склад, тут — дом воды. Кто в них будет жить? А кто поселится, тот и будет, кому с кем удобнее жить, тот с тем жить и будет. У Верных Псов отсутствовало понятие семьи, хотя каждый знал, кто его отец и мать, но в одном поколении все считались друг другу братьями и сестрами. Люди спокойно уходили и приходили, если устраивало — жили так, не устраивало — искали другое место. Все ремонтные работы тоже происходили спонтанно, а если какой из домов забывали — об этом напоминал ведун. Делили добычу, готовили, да все Верные Псы делали по обычаям, потому им и не нужен был единый вожак. Но иногда возникали особые вопросы. Торжественные, давать имя молодым, важные, решать, в каком направлении дальше нужно вести охоту, непредвиденные, сильное наводнение или новая болезнь. Тогда собирался Большой Совет.

Это было единственное время, когда вечно кочующие группы охотников сходились в городе. Теперь Эдвард уже мог примерно оценить общую численность Верных Псов — чуть больше тысячи. Из них две трети женщины всех возрастов, и две трети еще не имеющие полного имени дети. А значит взрослых охотников было очень мало — порядка сотни, треть от трети, и именно на их плечах лежала защита и выживание города. Высокая смертность — только за одну охоту, когда Нит нашел Эдварда, Верные Псы потеряли двух неплохих охотников и одного молодого парня, компенсировалась только еще более высокой рождаемостью — каждый год рожали все женщины от четырнадцати до тридцати, и в первые месяцы осени город Верных Псов должен был напоминать огромные ясли. Эдвард этого еще не застал, но по рассказам своих новых знакомых мог примерно представить такую картину… До весны доживала половина младенцев, а дальше — как получится. Уже в четыре-пять лет ребенок считался достаточно взрослым, чтоб не держаться за материнский подол, а самому принимать решения.

На этот раз причина Большого Совета была торжественная — сразу шестеро молодых парней прошли инициацию (кого-то там убить на охоте, Эдвард толком не разобрался), и теперь просто светились от счастья — мудрые старшие им дадут настоящее, взрослое имя! Нит был, оказывается, среди Верных Псов почти легендой, хоть это никак не чувствовалось в повседневной жизни, но его ловкость, удачливость и особый дар уже при жизни становились преданием. И хоть Эдвард не входил в Большой Совет, его тоже пригласили наблюдать за церемонией. Но она должна была начаться чуть позже, а пока — обычный рабочий день. Эдвард уже неделю как трудился на "кухне", где, к удивлению для самого себя, во всю полноту раскрылся талант повара — сказались полтора года совместной жизни с Элис, которая честно пыталась научить капитана готовить, не доверяя желудок своего любимого Нубилу. Тогда не получалось, зато теперь Эдвард радовал Верных Псов настоящими деликатесами — оказывается, даже из старого жилистого кабана и нескольких корзин сорной травы вполне можно приготовить нечто необычное. Эдвард вспоминал званные приемы в родовом поместье Гамильтонов под Эдинбургом, и старался повторить те кулинарные шедевры, если не содержанием, то хотя бы формой — для Верных Псов было откровением, что еда бывает не только съедобной, но и красивой.